Главная




Рэй Брэдбери навсегда останется для нас ребенком в ожидании чуда и вечным волшебником, которое это чудо совершает. В день памяти великого фантаста мы публикуем самые мудрые цитаты из его произведений:
1. Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все — значит, ему все еще семнадцать. (Вино из одуванчиков)
 2. Есть преступления хуже, чем сжигать книги. Например — не читать их. (451° по Фаренгейту)
 3. Первое, что узнаешь в жизни, — это то, что ты дурак. Последнее, что узнаешь, — это что ты все тот же дурак. (Вино из одуванчиков)
 4. В войне вообще не выигрывают. Все только и делают, что проигрывают, и кто проигрывает последним, просит мира. (Вино из одуванчиков)
 5. У Зла есть только одна сила — та, которой наделяем его мы сами. (Надвигается беда)
 6. Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя (Электрическое тело пою!) 7. Шире открой глаза, живи так жадно, как будто через десять секунд умрёшь. Старайся увидеть мир. Он прекраснее любой мечты, созданной на фабрике и оплаченной деньгами. Не проси гарантий, не ищи покоя — такого зверя нет на свете. (451° по Фаренгейту)
 8. Когда живешь все время рядом с людьми, они не меняются ни на йоту. Вы изумляетесь происшедшим в них переменам, только если расстаетесь надолго, на годы. (Вино из одуванчиков)
 9. Искать кроликов в шляпах — гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей. (Вино из одуванчиков)
 10. Да. Свободного времени у нас достаточно. Но есть ли у нас время подумать? (451° по Фаренгейту)
 11. Кто перестал удивляться, тот перестал любить, а перестал любить — считай, у тебя и жизни нет, а у кого жизни нет — тот, считай, сошел в могилу. (Летнее утро, летняя ночь)
 12. И если жить полной жизнью — значит умереть скорее, пусть так: предпочитаю умереть быстро, но сперва вкусить ещё от жизни. (Вино из одуванчиков)
 13. Не важно, что именно ты делаешь, важно, чтобы все, к чему ты прикасаешься, меняло форму, становилось не таким, как раньше, чтобы в нем оставалась частица тебя самого. В этом разница между человеком, просто стригущим траву на лужайке, и настоящим садовником. (451° по Фаренгейту)
14. Сами создавайте то, что может спасти мир, — и если утонете по дороге, так хоть будете знать, что плыли к берегу. (451° по Фаренгейту)
 15. Книги — только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. (451° по Фаренгейту)
 16. Любовь — это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой — помогать пережить насморк и долгие вечера... (Вино из одуванчиков)
 17. Я испытывал простое и самое большое на свете счастье — я был жив. (Смерть — дело одинокое)
20 невероятно жизненных и точных законов Грэйс


Законы ГРЭЙС

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ РУССКИХ ПОЭТОВ И ПИСАТЕЛЕЙ


В бытность свою еще камер-юнкером Пушкин явился как-то перед высокопоставленным лицом, которое валялось на диване и зевало от скуки. При появлении молодого поэта высокопоставленное лицо даже не подумало сменить позу.
Пушкин передал хозяину дома все, что было нужно, и хотел удалиться, но получил приказание произнести экспромт.
  • Пушкин выдавил сквозь зубы: «Дети на полу – умный на диване».
Особа была разочарована экспромтом: «Ну, что же тут остроумного – дети на полу, умный на диване? Понять не могу… Ждал от тебя большего».
Пушкин молчал, а высокопоставленное лицо, повторяя фразу и перемещая слоги, пришло, наконец, к такому результату: «Детина полуумный на диване». После того, как до хозяина дошел смысл экспромта, Пушкин немедленно и с негодованием был выставлен за дверь.
Михаил Лермонтов и пирожки с опилками
История из одной старинной книги о том, как Лермонтов отведал пирожков с опилками…
У Михаила Юрьевича была одна черта, о которой нам известно очень мало, но современники поэта отмечали ее особо. Художник Меликов М.Е. писал о Лермонтове так:
  • «Он был ужасно прожорлив и ел все, что подавалось. Это вызывало насмешки и шутки окружающих, особенно барышень».
Среди них была Екатерина Александровна Сушкова, в которую поэт безоглядно влюбился. Однако Сушкова не отвечала Лермонтову взаимностью и при случае не упускала возможности посмеяться над ним. Одним из поводов для насмешек и стала непритязательность поэта к пище, о чем сама Екатерина Александровна рассказала в своих «Записках»:
«Еще очень подсмеивались мы над ним в том, что он не только был неразборчив в пище, но никогда не знал, что ел: телятину или свинину, дичь или барашка; мы говорили, что, пожалуй, он со временем, как Сатурн, будет глотать булыжник.
Наши насмешки выводили его из терпения, он спорил с нами почти до слез, стараясь убедить нас в утонченности своего гастрономического вкуса; мы побились об заклад, что уличим его в противном на деле. И в тот же самый день, после долгой прогулки верхом, велели мы напечь к чаю булочек с опилками!
И что же? Мы вернулись домой, утомленные, разгоряченные, голодные, с жадностью принялись за чай, а наш-то гастроном Мишель, не поморщась, проглотил одну булочку, принялся за другую и уже придвинул к себе и третью, но Сашенька и я остановили его за руку, показывая в то же время на неудобосваримую для желудка начинку.
Тут он не на шутку взбесился, убежал от нас и не только не говорил с нами ни слова, но даже и не показывался несколько дней, притворившись больным». Так что укоренившееся мнение, будто «хороший художник должен быть голодным», имеет, как минимум, одно очень яркое исключение…
Как Белинский журил Тургенева
К Тургеневу Белинский относился по-отечески и зачастую журил его за барские замашки, за юношескую хвастливость, подчас и за фразерство.
Однажды, например, Тургенев занял денег у Некрасова и долго не отдавал, так как сам сидел без гроша. Об этом рассказали Белинскому. Он, придя к Панаевым, как нарочно встретил там Тургенева, собиравшегося идти обедать к Дюссо. Белинский знал, что обыкновенно по четвергам в этот модный ресторан сходилось много аристократической молодежи обедать, и накинулся на Тургенева:
«К чему вы разыгрываете барина? Гораздо проще было бы взять деньги за свою работу, чем, сделав одолжение человеку, обращаться сейчас же к нему с займами денег. Понятно, что Некрасову неловко вам отказывать, и он сам занимает для вас деньги, платя жидовские проценты. Добро бы вам нужны были деньги на что-нибудь путное, а то пошикарить у Дюссо…»
И пошел, и пошел. Тургенев очень походил на провинившегося школьника и возразил: «Да ведь не преступление я сделал; я ведь отдам Некрасову эти деньги… Просто необдуманно поступил».
– «Так вперед обдумывайте хорошенько, что делаете; я для этого и говорил вам так резко, чтобы вы позорче следили за собой».
Такие нагоняи Тургеневу приходилось получать нередко. «Разносил» его Белинский также за лень и неаккуратность.
«В 1848 году Тургенев, вернувшись поздней осенью из деревни, шумно выражал свою радость по поводу задуманного издания «Современника». Белинский ему заметил:
– Вы не словами высказывайте свое участие, а на деле.
– Даю вам честное слово, что я буду самым ревностным сотрудником будущего «Современника».
– Не такое ли даете слово, какое вы мне дали, уезжая в деревню, что, возвратясь, вручите мне ваш рассказ для моего «Альманаха»? – спросил ироническим тоном Белинский.
– Он у меня написан для вас, только надо его обделать…
– Лучше уж прямо бы сознались, что он не окончен, чем вилять.
– Клянусь вам, что осталось работы не более, как на неделю.
– Знаю я вас, пойдете шляться по светским салончикам. Кажется, не мало времени сидели в деревне и то не могли окончить.
Тургенев клялся, что с завтрашнего утра засядет за работу и, пока не окончит, сам никуда не выйдет и к себе никого не примет. Белинский на это ответил:
– Все вы одного поля ягодки, на словах любите разводить бобы, а чуть коснулось дела, так не шевельнут и пальцем… да и я-то хорош гусь, кажется, не первый день вас знаю, а имел глупость рассчитывать на ваше обещание… Ну, смотрите, Тургенев, если вы не сдержите своего обещания, что все вами написанное будет исключительно печататься в «Современнике», то так и знайте, – я вам руки не подам, не пущу на порог своего дома!
Все присутствующие улыбались на угрозы Белинского.
Разумеется, на нагоняи, получаемые от Белинского, никто никогда не обижался, хотя порою он пробирал довольно сердито. Раз он жестоко набросился на Тургенева, когда узнал, что тот в «великосветских салончиках» уверяет «дам и кавалеров», будто бы не берет литературного гонорара и помещает свои произведения даром.
«Да как вы решились сказать такую пошлость, вы, Тургенев!.. Да разве это постыдно – брать деньги за собственный труд? Или по вашим понятиям только тунеядец может быть порядочным человеком?» – волновался Белинский, нагоняя на лицо умного русского барича краску стыда и раскаяния.
Лев Николаевич Толстой и дети
На протяжении всей семейной жизни Толстой отдавал много сил и дум воспитанию детей. Он вносил в их жизнь массу юмора и жизнерадостного веселья. Он умел оживить всех и переломить сумрачные настроения. Одним из средств для этого являлся часто применявшийся «бег нумидийской конницы».
Бывало, сидят все в зале после отъезда скучных гостей, ссоры, детских слез, недоразумения. Все притихли. И вдруг Лев Николаевич срывается со стула, поднимает одну руку кверху и, помахивая кистью ее над головой, стремглав бежит галопом вприпрыжку вокруг стола. Все летят за ним, в точности повторяя его движения. Обежав вокруг комнаты несколько раз и запыхавшись, все садятся на свои места — уже совсем в другом настроении. Все оживлены и веселы, ссоры, скука и слезы забыты…
По представлению детей, мама была первым человеком в доме, от нее зависело все. Она заказывала повару обед, отпускала ребят гулять, шила детское платье и белье; она всегда кормила грудью какого-нибудь маленького и целый день торопливыми шагами бегала по дому. С ней можно было капризничать, хотя иногда она бывала сердита и наказывала.
С папой капризничать не полагалось. Когда он смотрел в глаза, то знал все, и потому лгать ему было невозможно. И ему никто никогда не лгал. Папа никогда никого не наказывал и почти никогда не заставлял детей что-нибудь делать, а выходило всегда так, что все, как будто по своему собственному желанию и почину, делали все так, как он этого хотел.
  • «Мама часто бранила нас и наказывала, — рассказывает Илья Львович, — а он, когда ему нужно было заставить нас что-нибудь сделать, только пристально взглядывал в глаза, и его взгляд был понятен и действовал сильнее всякого приказания.
Вот разница между воспитанием отца и матери: бывало, понадобится на что-нибудь двугривенный. Если идти к мама, она начнет подробно расспрашивать, на что нужны деньги, наговорит кучу упреков и иногда откажет. Если пойти к папа, он ничего не спросит, — только посмотрит в глаза и скажет: «возьми на столе». И, как бы ни был нужен этот двугривенный, я никогда не ходил за ним к отцу, а всегда предпочитал выпрашивать его у матери. Громадная сила отца, как воспитателя, заключалась в том, что от него, как от своей совести, прятаться было нельзя».
Чехов, Гиляровский и арбуз
Из воспоминаний Гиляровского.
«Как-то в часу седьмом вечера, великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади из городского училища, где брат его Иван был учителем, ко мне чай пить.
На Тверской снег наполовину стаял, и полозья саней то и дело скрежетали по камням мостовой… На углу Тверской и Страстной площади каменный оазис оказался очень длинным, и мы остановились как раз против освещенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами.
Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался — мокрые руки замерзли. Я взял у него арбуз.
Действительно, держать его в руках было невозможно, а положить некуда.
Наконец я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.
— Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.
— Пусть ест. Городовой! — поманил я его к себе.
Он, увидав мою форменную фуражку, вытянулся во фронт.
— На, держи, только остор…
Я не успел договорить: «осторожнее, он течет», как Чехов перебил меня на полуслове и трагически зашептал городовому, продолжая мою речь:
— Осторожнее, это бомба… неси ее в участок…
Я сообразил и приказываю:
— Мы там тебя подождем. Да не урони, гляди.
— Понимаю, вашевскродие.
А у самого зубы стучат.
Оставив на углу Тверской и площади городового с «бомбой», мы поехали ко мне в Столешников чай пить.
На другой день я узнал подробности всего вслед за тем происшедшего. Городовой с «бомбой» в руках боязливо добрался до ближайшего дома, вызвал дворника и, рассказав о случае, оставил его вместо себя на посту, а сам осторожно, чуть ступая, двинулся по Тверской к участку, сопровождаемый кучкой любопытных, узнавших от дворника о «бомбе».
Вскоре около участка стояла на почтительном расстоянии толпа, боясь подходить близко и создавая целые легенды на тему о бомбах, весьма животрепещущую в то время благодаря частым покушениям и арестам.
Городовой вошел в дежурку, доложил околодочному, что два агента охранного отделения, из которых один был в форме, приказали ему отнести «бомбу» и положить ее на стол. Околодочный притворил дверь и бросился в канцелярию, где так перепугал чиновников, что они разбежались, а пристав сообщил о случае в охранное отделение. Явились агенты, но в дежурку не вошли, ждали офицера, заведовавшего взрывчатыми снарядами, без него в дежурку войти не осмеливались.
В это время во двор въехали пожарные, возвращавшиеся с пожара, увидали толпу, узнали, в чем дело, и старик-брандмейстер, донской казак Беспалов, соскочив с линейки, прямо как был, весь мокрый, в медной каске, бросился в участок и, несмотря на предупреждения об опасности, направился в дежурку.
Через минуту он обрывал остатки мокрой бумаги с соленого арбуза, а затем, не обращая внимания на протесты пристава и заявления его о неприкосновенности вещественных доказательств, понес арбуз к себе на квартиру.
  • — Наш, донской, полосатый. Давно такого не едал.
Гоголь и нищенка
По рассказам нежинских соучеников, Гоголь еще в школьные годы никогда не мог пройти мимо нищего, чтобы не подать ему, и если нечего было дать, то всегда говорил: «Извините». Однажды ему даже случилось остаться в долгу у одной нищенки. На ее слова: «Подайте Христа ради» он ответил: «Сочтите за мной». И в следующий раз, когда та обратилась к нему с той же просьбой, он подал ей вдвойне, добавив при этом: «Тут и долг мой».
Гоголь и часы
Когда Жуковский жил во Франкфурте-на-Майне, Гоголь прогостил у него довольно долго. Однажды,- это было в присутствии графа А. К. Тол­стого (поэта),- Гоголь пришел в кабинет Жуковского и, разговаривая со своим другом, обратил внимание на карманные часы с золотой цепочкой, висевшие на стене.
— «Чьи это часы?» — спросил он.
— «Мои», — отвечал Жуковский.
— «Ах, часы Жуковского! Никогда с ними не расстанусь».
С этими словами Гоголь надел цепочку на шею, положил часы в карман, и Жуковский, восхищаясь его проказливостью, должен был отказаться от своей собственности.
Александр Куприн и неугомонный драчун
Из воспоминаний писателя Владимира Крымова
Мы сидели с А. И. в ресторанчике, его жена отодвигала подальше бутылку с вином, а Куприн ласково просил:
— Я только еще один стаканчик… налей мне.
Говорили о Бальмонте, который был приятелем Куприна. Бальмонт и раньше, еще в России, пил больше алкоголя, чем следует, а теперь стало совсем плохо, он немедленно пьянел и выкидывал всякие неожиданности, проявлял уже явные признаки психической ненормальности, его закат тоже, к сожалению, был близок. Чтобы переменить разговор, я спросил:
— Вы ведь в былое время, Александр Иванович, очень любили драться? Как теперь?..
— Куда мне теперь драться. Давно все забыто… Вот, я помню, один раз дрались, так дрались… Приехал я в Чернигов. Пошли мы там в биллиардную. Играет на биллиарде какой-то там, здоровый мужчина. А мне говорят: вот это наш местный ветеринар Волкунас, придет с утра, займет биллиард и никому целый день играть не дает… Как, говорю, не дает?
Я подошел к нему и говорю: вы скоро кончите играть? А вы, говорит, кто такой? Вам, говорю, все равно, кто я такой. Когда вы играть кончите… Убирайтесь, говорит, вон!.. А, так — бац его в морду. Ну и пошло… Я засучил рукава и как следует его отделал… Стал играть на биллиарде… А он пошел, вымылся и опять приходит, и опять ко мне… Опять начали драться. Здорово дрались. Он весь в крови… Ушел… Поиграли мы на биллиарде, выходим, а он стоит на тротуаре и ждет, и опять ко мне… Опять стали драться — долго дрались. И мне попало, но ему много больше…
Пришел в гостиницу, лег спать. Наутро встаю, только мыться стал, стучит кто-то в дверь. Кто там?.. Входит опять Волкунас. Что ты, говорю, опять драться пришел, мне уже надоело… Да нет, говорит, скажите, пожалуйста, Зинаида Ивановна, что замужем за нашим лесничим, это ваша сестра? Да, говорю, сестра… Родная? Да, говорю, родная… Так извините меня, пожалуйста, я прошу извинения…
Оказывается, он влюблен в нее был. Куприна-то он не знал, кто такой Куприн, а вот уже с братом Зинаиды Ивановны никак драться не хотел… Ну, мы и помирились, он и предлагает: пойдемте часа в четыре в эту биллиардную, сыграем партию вместе, чтоб видели, а то все-таки в городе разговоры пошли… Хорошо, пойдем… Пришли мы в биллиардную, как увидали нас, все до единого разбежались…
Сергей Есенин и гость из Одессы
Из воспоминаний Надежды Вольпин
Есенин влюблен в желтизну своих волос. Она входит в образный строй его поэзии. И хочет он себя видеть светлым блондином: нарочито всегда садится так, чтобы свет падал на кудри. А они у него не такие уж светлые. Не слишком отягченные интеллектом женщины, для которых человечество делится на блондинов и брюнетов зачислили б Есенина в разряд «темных блондинов». Зато эти волнистые волосы цвета спелой ржи отливали необычайно ярким золотом.
Всякое упоминание, что волосы у него якобы потемнели, для Есенина, как нож в сердце.
И вот однажды…
«Стойло Пегаса». (кафе на Тверской) Двадцать первый год. Они стоят друг против друга — Есенин и этот незнакомый мне чернявый человек одного с ним роста, худощавый, стройный. Глаза живые, быстрые и равнодушные? Нет, пожалуй, любопытные. Холодные.
— Сколько лет? Неужели пять?
Не ответив, Сергей спешит поймать меня за руку, подводит к гостю. Знакомит взволнованно.
— Мой старый друг, Леонид Утесов. Да, друг, друг! Тот, не поглядев, жмет мою руку. И воззрился умиленно на Есенина.
Актер, решила я (имя ничего мне не сказало).
— А кудри-то как потемнели! Не те, не те, потемнели!
Есенин грустно и как-то растерянно проводит рукой по голове.
— Да, темнеют… Уходит молодость…
Я сердито смотрю на Утесова. Зачем огорчает Сергея этим своим «потемнели»! Не знает, что ли? Светлые волосы с таким вот выраженным золотым отливом запоминаются еще ярче и светлей. Мне хочется объяснить это Сергею. Но одессит (я разобралась, гость — из Одессы) заспешил закрутить собеседника своими «А помните?!.»
На лице Есенина… нет, уже не грусть, скорее, скука.
Когда гость заторопился уходить, Сергей не стал его удерживать. И ни разу в дальнейшем он не вспомнит о «друге из Одессы» — как раньше не слышала я от Есенина этого имени: Леонид Утесов.

0 коммент.:

Отправить комментарий

Технологии Blogger.